В советские времена семейная идентичность подменялась коллективной. О пионерах-героях люди знали больше, чем о своих бабушках и дедушках. Музеи представляли публике коммунистические артефакты. Выстраивая личную историю, приходилось танцевать под марш советских танкистов и в рамках историй про стахановцев, панфиловцев, политбойцов и сыновей полка. Это работало, но только в рамках поколения. Накапливая жизненный опыт, многие искренне верящие пропаганде пересматривали жизненные ценности и обнаруживали невосполнимые утраты — белые листы семейных книг, на которых не было имён, фото, биографий, дат жизни даже самых близких родственников.
Благодаря интернету мы можем видеть, с каким трепетом другие европейские народы сохраняют семейную историю — и материальную, и мифическую, как прорисовывают свои генеалогические деревья на тысячелетия назад, используют современные методы исследования для подтверждения известных фактов. Глядя на европейцев, мы и сами бежим в архивы, пробуем восстановить хоть что-то, тормошим стареньких бабушек и дедушек. Мы вытаскиваем из рассыпающихся картонных папок уголовные дела репрессированных родственников, открываем деревенские сундуки, выносим на свет поеденные мышами камизельки. Говоря скучными словами, появился большой общественный запрос на изучение семейной истории и на построение на фундаменте этих новых знаний реальной современной коллективной идентичности. Одна за другой выходят на книжный рынок «семейные» книги. Теперь это не только мемуары звёзд, не автобиографические откровения известных режиссеров и политиков. Часто героями книг становятся самые простые и непубличные люди. Наверняка вы слышали про успех «Памяти памяти» Марии Степановой, рассматривали фотографии, иллюстрирующие мемуарную «Вкратце жизнь» Евгения Бунимовича.
Со всеми нами происходит одно и то же. Луч прожектора — тюремной вышки, театрального софита, актуального для нас медиа — больше не направлен на фигуру вождя. Блуждая по картине нашего мира, он освещает самые разные уголки прошлого. Мы перемещаем наше внимание с лица лидера, главного героя, кинозвезды на персонажа незначительного в рамках прежней патриархальной культуры. И нам становится любопытно, мы хотим распутать весь клубок. Изучая прошлое, мы переосмысливаем самих себя.
Крушение режима, идеологии, обнажение вековой лжи шокирует. Но куда больше шокирует семейная близорукость. Не разглядеть маску на лице вождя — не то же самое, что игнорировать существование и деятельность того, с кем прожил рядом огромную часть жизни. Прежде всего я говорю о женщинах. Их жизнь и деятельность не ощущалась как духовно важная, зачастую не документировалась, не сохранялась на семейном уровне. Про «синдром невидимой женщины» неплохо написано в третьем выпуске башкирского самиздат-журнала «Weird Sisters».
Именно это чувство — возможности реконструкции безнадежно заброшенной, невостребованной никем и никогда памяти — появилось у меня в Музее истории Каталонии, с первых шагов по выставке, посвященной моде и модисткам. В первом зале находилось полотно «Портниха» (1938). Художник Антони Вила Арруфат изобразил свою мать, Джозепу. Она была известной мастерицей, открыла текстильный магазин в городе Сабадель и обучала новичков, желающих овладеть профессией. На картине Джозепа снимает мерку с клиентки. Кто из нас не припоминает это сцену? Наши бабушки и мамы проводили много времени с сантиметрами, мелками, выкройками, швейными машинками. Они учили нас держать в руках иголку, штопать, нанизывать бисер, вязать, пришивать пуговицы и кнопки, вышивать узоры и делать потайные швы, разрезать ткань, вставлять молнии, чинить швейную машинку, выглаживать складки и рукава. И мы никогда не придавали этому большого значения, не правда ли?
Джозепа лицом очень похожа на мою бабушку со стороны отца, Надежду. После переезда в город из рутинной сельской обязанности шитьё превратилось в хобби и даже в творческую страсть. Она шила самозабвенно, не реагируя на протесты членов семьи. Дед был литейщиком, получал очень большую зарплату. И он ожидал, что, помимо своей работы на заводе — она работала на заводе Термопластавтоматов — бабушка будет выполнять «женские обязанности» по дому. Но если ей хотелось шить, то никакая еда не готовилась и никакая стирка-уборка не осуществлялась. Конца-края веренице клиенток не было, стрекотание швейной машинки не прекращалось. У бабушки не было особой материальной заинтересованности в работе, хотя нельзя сказать, что она никогда не брала деньги за пошив и что семья в целом не получала никакого дохода от бабушкиного «хобби». Наоборот, это был огромный вклад. Всё сёстры, тётки, соседки, племянницы и внучки, чьи индивидуальные лекала хранились в шкафу, благодаря бабушке могли стать обладательницами прекрасного платья или белья. В условиях советского дефицита это было немало. У сельских жителей тех времен почти не было шансов приобрести трофейные вещи с барахолок, из военторгов, накопить на Halbmond-ские ковры «Утро в сосновом бору». Их окружало то, что собственными руками создавали соседки. Масштаб дефицита в СССР сложно представить в наше изобильное время. А когда-то жители Хмельницкого делали простыни, вымачивая в воде краденную ленточную шлифовальную бумагу с местного механического заводы. Это были узкие полотна удивительной плотности, сшитые между собой, окрашенные синькой, несшие на себе печати промышленной маркировки. Хорошо помню их оттенок.
Картину примерки — как у Аруффата — я видела множество раз. Каталонцы переместили фокус внимания с лица работодательницы, с фасона платья на лицо модистки. Так, чтобы посетителю выставки захотелось распутать весь клубок. Как жила швея? В достатке или нет? Как она научилась шить?
Вся эта «второстепенная» информация, которая не имела никакого смысла прежде, приобрела доминирующее значение в современном музее. С другими посетителями случалось тоже самое, что и со мной. Они не ожидали встретить в музее собственное прошлое. Было видно, что люди что-то вспоминали, замирали — не перед экспонатами, а пройдя несколько дальше, перед черной стену, долго стояли в центре коридора, не замечали, что мешают другим посетителям. Они думали о чём-то очень далеком. Это были пожилые и молодые женщины, семейные пары. И рядом с каждым посетителем, идущим по выставке, появлялось несколько теней, несколько ранее невидимых женщин.
В конце 19 века каталонская модная индустрия развивалась параллельно с парижской. Открывалось множество домов мод, формировались мастерские, школы. Этому способствовали природные условия, благоприятные для культивации прядильных культур, и настоящая революция в местной текстильной промышленности. Местные фабрики изготавливали нити, ткани, печатали рисунки. Вышивальщицы и портнихи объединялись в коллективы — среди предоставляемых модницам услуг было уже не только шитьё, но и изготовление шляп, парикмахерские услуги, глажка, стирка. Развивалась обувная индустрия. Здесь же, в Каталонии, была богатая буржуазия. Класс, сделавший состояние на работорговле и грабежах далёких стран, решил финансировать локальное «возрождение» — литературу, живопись, архитектуру. Вкладывая деньги в производство модной одежды, фабриканты еще больше увеличивали свои капиталы. Только исторические события — гражданская война и диктатура Франко — остановили восхождение каталонских модельеров, соперничавших с парижскими, на вершину мировой известности. Мастерские haute couture сменили свой профиль — стали шить солдатскую форму. В 50-е началось возрождение каталонского модного стиля, еще через десять лет местные дизайнеры начали участвовать в международных модных показах. В наше время покупатели в лучшем случае знают испанских дизайнеров, но не каталонских.
До того, как вещи стали изготавливать в промышленных масштабах, существовало не так уж много способов раздобыть одежду. Её можно было получить в наследство или в дар. Носилась и починялась одежда не без мысли о продаже или дарении впоследствии. Эксклюзивный дизайн был доступен только для состоятельных людей. Платье могла сшить простая портниха, которая использовала неоригинальные модели. Это был бюджетный вариант. Серийная и самая дешевая одежда появилась в конце 20 века. Стали открываться многоэтажные магазины мод, тогда же придумали располагать на разных этажах секции женской, мужской, детской одежды.
Кто бы мог подумать, что шитьё, которое веками порабощало женщин, на рубеже 19 — 20 веков принесёт некоторым из них экономическую независимость. Школы для портних были двух типов, оба защищали рабочие права. Католические школы выстраивали оборону против соблазнов мира высокой моды. Работа особо успешных мастериц слишком хорошо оплачивалась и церковники боялись, что деньги утащат мастериц в пучину разврата. В социалистических школах не было полиции нравов, зато были светские культурные мероприятия. В социалистических школах не было полиции нравов, зато были светские культурные мероприятия. Каталонские анархисты почти не взаимодействовали с разрозненными коллективами портних.
В одном из залов выставки располагались два женских портрета. Справа — поэтесса, феминистская писательница и активистка Долорс Монсерда и Видаль (Барселона, 1845 —1919). Она считала защиту работниц моральным долгом женщин из высших классов. Благодаря её деятельности модистки могли получить консультацию по трудоустройству, финансовую помощь и бесплатную медицинскую поддержку. Она поддерживала революционную даже в наши дни идею о Лиге покупателей, о «белом списке» производителей, которые меньше прочих эксплуатируют женщин, о профессиональном союзе и шестидневной рабочей неделе (выходных тогда не было). Слева — педагог Франческа Боннемасон (Барселона, 1872—1949). В 1909 году она основала Популярную женскую библиотеку. Со временем библиотека превратилась в Институт культуры, Народную библиотеку и школу. Здесь преподавали иностранные языки, типографию, музыку, искусство, кулинарию, торговлю, фотографию и черчение. Эти навыки расширяли спектр женских специальностей и позволяли дамам претендовать на должности, доступные ранее только для мужчин. Сейча библиотека входит в состав крупнейшего европейского научного, политического и культурного женского центра La Bonne.
В прежние времена было только три способа научиться шить. Обучение непосредственно в мастерской было наиболее эффективным и доступным, работодатели ценили его больше всего. Вначале работнице поручали элементарные задачи и почти ничего не платили. Девочки, родителям которых хватало денег, чтобы заплатить за обучение, поступали в мастерские с самых малых лет. Когда начались публикации журналов с выкройками и описаниями технологий шиться, появилось много самоучек. Одну из первых книг для начинающих портних опубликовала в 1877 году Карме Руис, позже, в 1883 году, ставшая директором профессиональной женской школы. Эта книга переиздавалась многократно до начала 20 века. За книгой Карме последовали книги других авторов, которые пользовались безусловным успехом, возносили авторов на вершину славы. Часто после таких публикаций основывались новые школы кройки и шитья, где книжная теория преподавалась на практике.
Часть экспозиции под названием «Как создать платье?» рассказывала о том, что для создания хорошего предмета одежды требовалось искать идеальный баланс между формой, цветом, текстурой, качеством ткани и деталей, а также учитывать индивидуальные особенности фигуры клиента. Чем известнее была портниха, тем лучше была отделка и качество одежды. Известные модельеры очаровывали своих клиентов хорошими манерами во время примерок, учитывали все запросы и предлагали последние новинки от лучших дизайнеров.
В отдельном зале располагаются заготовки одежды, сделанные из дешевых или ненужных тканей. Такие макеты, муляжи, лекала изготавливали мастера, которые не умели или не желали конструировать — детали одежды в этом случае выстраивали прямо на манекене или на заказчике.
В этом зале я вспомнила, что вторая моя бабушка, Устинья, пользовалась услугами проскуровской портнихи Синицкой. Эта мастерица делала манекен по фигуре каждой женщины и только потом приступала к работе. Это очень много говорило и о количестве клиенток Синицкой, и о ценах на её платья. Бабушка рассказывала, что высококлассные украинские портнихи специализировались на разных типах тканей и видах работ. К одной нужно было ехать за вечерним платьем, к другой — чтобы заказать нижнее белье, к третьей — если требовалось изготовить постельное белье или скатерти. Устинья была модницей и умела шить, но для неё шитьё было хуже всякого наказания.
Когда еще закалывали ткань прямо на манекене? Когда требовалось исследовать свойства нового материала или ради поиска вариаций на тему уже известной модели одежды. Или же идея дизайнера требовала именно такой реализации. Лекала использовали дома мод, за макетами охотились портнихи. Они старались завязать контакты с коллегами из далеких городов, и, чтобы клиенты в с одинаковым фасоном не встретились, обменивались или продавали свои модели с учетом расстояния между покупателями. Конечно же, во все времена в модной индустрии существовал промышленный шпионаж, муляжи были предметом острого интереса конкурентов, желающих изготовить копию или дешевую подделку. Как поживаешь, Луи Вагон?
Рабочее сообщество каталонских швей было разнородным и разрозненным, исключенным по этим причинам из профсоюзной борьбы. Они могли работать дома, в крошечных мастерских, у известных портних, в домах высокой моды. В столицах и крупных промышленных городах было много портних, в маленьких городах клиенты держались своего знакомого мастера. Кто-то из них с гордостью прикреплял к созданной одежде этикетку со своим именем, остальные остались безымянными.
До 30-х годов каталонское общество было помешано на высокой моде. Анита Монрос с 1920 года начала проводить показы моделей. Через десять лет были устроены две крупные коллективные модные выставки «Искусство одеваться» и «Зал творений». Женщин-модельеров было очень много, мужчин — меньше, они занимались, в основном, пошивом мужских моделей. У этих мастеров тоже были свои салоны и показы. Со временем мужчины стали доминировать в области высокой моды и высказываться, как именно должна выглядеть модная дама.
В 1940 году в Барселоне по подобию парижского Chambre Syndicale de La Couture Parisienne был создан Испанский кооператив высокой моды, Cooperativa de Alta Costura. Тогда же обозначился круг «великих» модельеров. Баленсиага отказался участвовать в кооперативе, так как он уже был слишком знаменит и владел модными домами, в том числе в Париже. Кооператив представлял страну на международных мероприятиях, устраивал показы, диктовал моду, печатал собственный журнал. В разные времена в него входили бессменный глава Pedro Rodríguez, а также Manuel Pertegaz, Asunción Bastida, Santa Eulalia, El Dique Flotante, Elio Berenguer, Lino, Marvel, Herrera y Ollero, Rosina y Vargas Ochagavía и другие модельеры. В 70-х кооператив начал сдавать позиции.
Портнихи не копировали чужие модели полностью, но старались следовать трендам с учетом потребностей клиентов. Они отправлялись в Театр Лисеу, в церкви или на другие массовые мероприятия, чтобы наблюдать за нарядами богачей и зарисовывать их. С начала 20-го века огромную роль в распространении моды стало играть кино. Все женщины захотели такой же наряд, как у Греты Гарбо, Джоан Кроуфорд, Риты Хейворт, Грейс Келли и Бриджит Бардо.
Сейчас, в эпоху массового производства одежды, люди реже обращаются к модисткам. Тем не менее, заказов достаточно для того, чтобы каталонские частные мастерские существовали. Многие марки до сих пор изготавливают прототипы для крупных компаний. Маленькие производства успешно противостоят азиатскому натиску — и прежде всего потому что современные потребители уже не хотят покупать одежду, сделанную рабами в диктаторских странах. Люди готовы платить большую цену, если уверены, что ткани произведены в Каталонии, что швея получила деньги за свой труд. Также их привлекает оригинальность, качество и экологичность родных тканей. Возможность показать ярлычок «справедливой торговли» всё чаще влияет на выбор покупателей. Это шанс продемонстрировать протест против эксплуатации женщин, напомнить о катастрофах типа крушения фабрики Рана Плаза. То бишь обозначить свою супер-прогрессивность и готовность на деле доказать приверженность идее права человека. Это и есть новая роскошь, новая высокая мода — этика. Prada, Armani, Versace, Burberry, Michael Kors, Ralph Lauren, Вивьен Вествуд и Стелла Маккартни отказались от меха, чтобы не упустить новую нишу на рынке.
Более справедливый, более зелёный, более этичный сегодня значит — модный. Один из залов был превращен в мастерскую. Здесь дети изучали историю моды и составляли собственные ансамбли из различных элементов одежды и аксессуаров. На стене висела шпаргалка по разным эпохам. Говорилось, что в 20-е годы чарльстон вдохновлял модельеров на изготовление дерзкой одежды. Шились прямые короткие платья и юбки, украшенные взлетающими бисерными нитями. В 30-е Голливуд популяризовал роскошь и изысканность, пытаясь при помощи такой «антикризисной» меры скрасить жизнь обывателей. Юбки стали длинными, талию подчёркивали. В 40-е мировая война и нищета наполнили мир простыми костюмами, включили в ансамбли элементы военной одежды. Антиаскетизм 50-х вывел на подиумы яркие ткани, большие объемы. Стремление к свободе в 60-е нашло выражение в мини, геометрических узорах и принтах. Нонконформизм и альтернативные модели жизни 70-х изменили представления о норме: тогда носили и мини, и макси, и брюки, и туфли на платформе. В 80-е женщины начали занимать ответственные посты и перенимать консервативный стиль.
Во время проведения выставки проходят специальные маршруты по городу. Изучаются мир современной высокой моды Пассеч де Грасия и локальные производители из района Грасия. Запланирован мастер-класс по изготовлению современных аналогов женского нижнего белья 20-го века и дискуссия о правах человека: «Что скрывает нас текстильная система XXI века?». Будут говорить про нарушения трудовых прав, отсутствие устойчивой модели производства одежды, гендерную дискриминацию. Каталонская альтернатива — устойчивое производство неподалеку от потенциальных покупателей, с достойной оплатой труда рабочих — также станет предметом обсуждения. Не только каталонский музей обращается сейчас к теме моды. Метрополитен и Музей Виктории и Альберта сделали это значительно раньше. Каталонскую выставку отличает идея о невидимых работницах и предоставление им достойного музейного пространства.
Когда не стало моей бабушки, я долго сидела около швейной машинки и думала, что мне забрала себе на память. Я взяла только одну вещь — наперсток. Теперь я думаю, что я выбрала наперсток потому, что хотела обдумать ее умение работать с людьми, с тканью, с цветом, с выкройкой, её способность в беспросветной нищете и однообразии советской Украины создавать красивые вещи для других женщин. Это была не только рутинная и мучительная работа — и для нее, и для почти всех женщин того времени. Но форма самовыражения, творчество, искусство, повод для общения друг с другом, способ влиять на окружающую действительность. И мы обязательно должны восстановить эту часть женской истории и отвести ей достойное место на нашей картине мира.
