Разбила тарелку и немедленно наступила на осколки. Сижу. Решила написать текст –ходить невозможно - жалеть некому

Мне тут в метро достался Летов. Поганая молодежь, 85 год. Интенсивность неуловимых мстителей развеяло ветром на десять лет, прошедших с тех пор, когда я слушала эту пластинку в последний раз. Куда что подевалось… Музыка - словно комиксы Nichtlustig.

С высоты могильной насыпи, которую надо мной бодро набросали за это время благодарные современники, как ни старайся, не увидишь ничего в этом стоическом ретро - кроме такого спонтанного рядового гения, сурово бродящего в драных джинсах и рычащего от безупречного одиночества. Вокруг про одиночество слушали несколько десятков человек.

Что же торкало раньше в этом шквале электронных наложений?

Ярость. Ярость отчуждения – единственное чувство, которое еще сохранилось в коробке с кассетой. Придушенная, с разбитым в кровь ртом, ощущающая лезвие, ползущее между рёбрами, но всё-таки идущая с прямой спиной и широко развернутыми плечами (что, по утверждению физиогномистов, означает отсутсвие страха, а по мне – ничто иное как отчаяние, окончательное и бесповоротное). Лермонтовские поиски смерти. Я думала о ярости, впадая в транс и рассуждая о том, как близка к поэзии ритмика. И о том, что…

…все ждут, когда же она появится - поганая молодежь. Прочтет книжек, закидает молотовым, перестреляет половину Европы и т.д. Идиома «когда мы возьмем власть» набивает оскомину своей несовременностью. Рафинад, жующий сено, годится только для пускания пузырей на Арбате и в жж.

Будет совсем не так. Конфетка будущего продается в такой бумажке, которую уже не съесть. Обёртку придется разворачивать.

Грядущая формация из-за своих особенностей (и из-за стадии развития ноосферы) появляется плавно, медленно. Как огромный ледокол, почти пассивно, взламывает повседневность и усаживается в конгруентное кресло. Подойди, перегнись через стол и пристально посмотри в глаза этой мисс Реальность. В них нет ничего, кроме ярости.