тем больше я люблю деревья.

Первое дерево.

К нему надо идти от Спортивной, в сторону, противоположную хоспису и 61 больнице. 61 - это неврология и год тишины внутри группы после религиозно-философского конфликта. Возможно, мне так бы и не пришло в голову сменить группу - вынужденное молчание было самой маленькой бедой у меня тогда. Но Арзамасцевой пришло в голову сходить в деканат  и мы оказались с нею вместе в случайном раю - вместо тупиц и лентяев стали учиться с интересующимися практикой пиплами.

Так вот, надо идти мимо дома, в котором до грузинского кризиса был ресотран "Не горюй". Я переходила на другую сторону дороги, к ментовке, и замирала каждый раз около картины на его стене.

Дальше ОВИР, в котором я получила так и не пригодившийся паспорт, театр Елены Камбуровой, где я когда-то ранним утром в одиночку развешивала картины победителей антимехового конкурса на длинных полотнищах материи. Это была такая выставка из серии грубого "Сделай сам". Кстати, уж сколько раз твердили миру - надо жить для себя. Но ведь не получается же. А, выходит, надо к этому стремиться. Я, пожалуй, еще разок попробую - за всех, но предчувствую, что се есть истина и, скорее, Ниненко реформирует российскую госсистему чем и остальные люди будут интересоваться кем-то, кроме себя.

Еще шаг - и вы перейдете через Пироговку. Вот они, железные челюсти, которые съели шесть лет жизни. Клиники Девичьего поля. Если играть по правилам и прикидываться циником - всё будет легко и просто. Хохотать, с яблоком в руке наклонившись над раскрытой грудной клеткой невостребованного трупа из Бутырки, указывая пинцетом на симпатическую нервную систему. Веселиться, когда пара чуваков тащит труп по лестнице на второй этаж и он бьётся головой о ступеньки. Забивать на герлу с пороком сердца, умирающую без гепарина и держащуюся за твой рукав: "Принеси". Говорить утреннему коллеге "Ну как там твоя обезъяна?", раскрывая историю болезни и откидываясь на кресле, размышляя, кто из пациентов сколько сегодня принесет денег. Поплотнее закрывать дверь от палаты кричащих от боли старух в геронтологии. Если играть по таким правилам, можно реально стать врачом. Есть в этой профессии секрет - "не принимать близко к сердцу". Поэтому я не хожу по Пироговке. Не проверяю отсутствие у Пирогова золотого зонда и не размышляю, что единственной причиной настойчивости Сеченова в науках было его обыкновенное уродство. Я сворачиваю влево, к древней стене.

Можно пройти к пруду - он называется Вавилон - и кормить там лебедей, обычных уток и уток-мандаринок. Но когда сердце болит очень сильно, лучше поторопиться и зайти в ворота, пробежать, кивнув приятелю Денису Давыдову, в самую середину монастыря к многогранной зеленой лавке. Если это удасться - место силы наполнит покоем глубины огромного дерева, окруженного лавкой. Дереву 500 лет. Уже само это гарантирует некую квинтэссенцию постоянства. Да, пожалуй, это дерево - самое надёжное в моей жизни. Это не тот невидимый нежный друг, который ищется для того, чтобы он укрыл одеялом и принес чашку чая. Это друг, который вечно рядом и для которого не существует мелких человеческих проблем. Набирающий воду из земли для своих зеленых листьев. Для которого ты что-то типа крупной белки или птицы - любопытный объект для наблюдений. Здравствуй.

Со всеми мало-мальски дорогими для меня людьми я приходила сюда. Мне было интересно, как отреагирует на них дерево. Как слетятся птицы, которых мы будем кормить. Будет ли человеку рядом с такой основательной жизнью тягостно или он почувствует эту свободу существования вне тел. Элементы дорелигиозной фазы существования сознания в пострелигиозной:)

Однажды я привела сюда поляка Лоду. Он был удивительно вежливый и образованный человек. Его одежда была разорвана от тяжелейшего рюкзака с огромным радужным барабаном, он купался в фонтанах ВДНХ и доставал из мусорных баков бутылки до тех пор, пока я не сообщила ему статистику заболеваемости туберкулезом в России. Так вот, прекрасный Лода в одну из наших прогулок, выслушав мои исторические справки и врубившись в музыку стихов партизан, улыбнулся, сидя на лавке около дерева и сказал: "Знаешь, а вообще-то у нас национальным героем считается Наполеон". Было не то, чтобы неловко. Забавное такое культуральное недоразумение.

Тогда мы с Лодой из Легионовы прикормили много голубей. Одного из них словила кошка. Я сразу выключилась из реальности и стала размышлять: "О, как это взаимосвязано - жизнь и смерть, они вместе даже в раю Босха..." А Лода встал, догнал кошку и отпустил голубя.

Это дерево помнит хрупкую шоколадную Нильмени и её безупречную честность все наши два года рядом. А я помню ее глаза в аэропорту, последний затравленный взгляд. И то, как я получала потом справки о несудимости, чтобы Нил с мужем могли уехать со Шри-Ланки в Канаду - подальше от гражданской войны, пожирающей родственников, подальше от кастовых конфликтов. Сейчас она родила Селину.

Сколько их, бродивших со мной по этим дорожкам людей - сто? Потом оказалось, что кто-то из них дрянь. Важно ли это? Дереву этого не объяснить. У дерева другие ценности - свобода, земля, вода, воздух. У дерева другой ритм жизни - вдох - выдох, вниз - вверх, ксилема и флоэма - неперерезаемые сосуды, гарантирующие ток и являющиеся причиной существования электромагнитного поля. У дерева другая любовь - Солнце. Другая? По крайней мере - счастливая и основанная на правде.

Последний раз, когда убили брата, мы пришли сюда с Лешей и сидели совсем чуточку, потому что было холодно. Наши птицы клевали просо. Леша пошел в храм - а я осталась, я никогда не хожу - чего верующим мешать. Мимо прошла монашка и я подумала: "Малыш, знала бы ты, кто я и с кем я - позволил бы тебе твой клобук останавливаться и улыбаться мне? Однако мы с тобой совершенно похожи - от цвета одежды до бесконечной аскезы поиска". Монашка обернулсь и сказала: "Смотрите, голуби словно молятся за вас".

Голуби словно молятся за нас. Дерево, ты ждешь меня? Может быть, когда я прикасаюсь к твоей коре, ты даже не замечаешь этого. Снова спишь? Вдох. Выдох. Спасибо.